Гоша до трагедии
Гоше двадцать четыре. Год назад он был человеком с блестящим будущим: выпускник Высшей Школы Экономики, самый молодой сотрудник международной компании. Он шел по набережной в дождь и упал, ударился головой. Ничего не болело, но он поехал в больницу, просто на всякий случай. Казалось, все будет хорошо. Врачи пообещали наутро отпустить домой, а ночью провели экстренную операцию, вскрыли череп. Спасали жизнь, торопились – и забыли внутри Гошиной головы хирургическую салфетку. Салфетка сгнила. Гоша умирал от заражения крови и отека мозга.
Нашли салфетку уже врачи другой больницы. После трех операций Гоша выжил, но реабилитировать в государственных клиниках его отказались. Выдали направление в хоспис.
Гоша дышал через трубки, и питался через трубки. Даже забрать его домой в таком состоянии было невозможно.
Мы рассказали историю Гоши и люди откликнулись немедленно. Его коллеги, руководство компании в которой он работал, его друзья со школы и одногруппники ВШО и 8300 совершенно незнакомых людей, жертвователей фонда «Правмир», собрали деньги на то, чтобы Гоша оказался в частном реабилитационном центре «Три сестры». И попытался вернуться к жизни.
Гоша до трагедии
Домой никто не вернулся.
Гоша стал Гошкой. Он живет с папой и мамой в палате в реабилитационном центре. Прежнюю квартиру сдают. Папа не работает, все время рядом с сыном. Гоша его выделяет среди всех, это заметно. Мама работает удаленно. У Олеси любимая работа – «Такая моя-моя» –, но от новых проектов ей пришлось отказаться. Думала, что станет лучшим работником, мечтой работодателя: дети выросли, и пару искать не нужно, разве что на внуков отвлечется…
Отвлеклась на сына. Гоша теперь будто малыш. Он научился держать голову, сам сидит в коляске, сам дышит и глотает. Он реагирует на “своих”, особенно на папу. Иногда он смотрит совершенно осознанно, так, словно сейчас встанет и пойдет, все будет как раньше. Иногда – роняет голову, притворяется спящим на занятиях. Врачи называют его состояние “малым сознанием”.
Гоша с мамой
Олеся с мужем так говорят друг другу: «Тот Гоша ушел. Остался совсем маленький наш Гошка. До чего дорастет – до того дорастет». Они были так счастливы когда-то в самом центре старой Москвы. Гуляли по набережным совсем юные родители и двое их мальчишек, Гоша и Олег. Такие были дни, говорит Олеся, что их общие с мужем воспоминания “работают как новокаин”: вот они, и вот их мальчик. Значит, все будет хорошо.
– Вы счастливы?
– Да.
Все же должно быть плохо, удивляется Олеся, страданий должно быть больше, а она только и благодарит, что все живы. Настоящая беда обошла стороной, помиловала.
И люди, родные и незнакомые, обступили их живой стеной, не давая впасть в отчаяние.
В «Трех сестрах» вообще быстро принимаешь новую реальность, говорит Олеся. Перестаешь умирать от горя.
– Твоя трагедия перестает быть уникальной. Там такие истории… целые семьи как на ладони. Их истории похожи на мою — и страшнее, чем моя. Когда с тобой такое происходит, думаешь, тебя сглазили, прокляли, это какой-то рок. Думаешь: «За что? Так не бывает, это не со мной». В центре понимаешь — да, это не с тобой. Это с десятками, сотнями, тысячами людей по всему миру.
Если не сумеешь принять, будет хуже только твоему ребенку.
Реабилитация
Есть в «Трех сестрах» один мальчик. Он пережил клиническую смерть. Сейчас он ходит, но у него статус «малого сознания». Как двухлетний ребенок, что-то понимает, но чуть-чуть. С ним лежал отец и все спрашивал врачей: «Ну неужели он таким останется? Неужели он таким останется? Разве он такой нужен нам?»
Разве он нужен нам? Такой?
Олеся повторяет эти чужие слова снова и снова, будто бы надеется, что они станут чем-то другим или исчезнут, улетят в окно, запутаются в листве деревьев, а по осени опадут на землю и сгниют навсегда.
Пока Гоша лежал в коме между жизнью и смертью, Олесе трижды вызывали скорую. От боли сердце сдавалось. На третий раз врачи посоветовали мужу: «Вы поставьте замки на окна, все-таки тринадцатый этаж. Решится — сразу насмерть».
– Если бы мне тогда сказали, что Гоша будет ходить, будет на меня смотреть и махать мне ручкой и улыбаться — а он улыбается, их мальчик – я бы Бога благодарила, что он оставил мне хотя бы такого моего ребенка. С ним куда угодно поехать можно, и накормить чем угодно, порадовать.
А в той семье папа умер. Мама ходит как тень, не замечает, что сын стал ровнее идти, проявлять волю. Олеся молчит, потом говорит: «Плохо так думать, но отец повел себя неправильно тем, что умер. Это двойное горе, так не должно быть».
Ее собственный сын дышит сам, сам ест. Мышцы такие, будто бы морок вот-вот спадет, и он встанет на ноги. Олеся боялась, что умрет — Гоша выжил . Она боялась, что ему будет больно, и никто не сможет помочь, но ему помогают каждый день. Он любит рисовую кашу, грибной суп, яблочное пюре. Кофе.
И английский алфавит.
Но пока он как будто не здесь , говорит Олеся. Только иногда «выныривает» и смотрит серьезно и отстраненно, как прежде. Он любит музыку, особенно одну песню: «И все что было набело, останется потом». Олеся ее тоже выучила. Наизусть. Не знаю, удивились ли музыканты группы Би-2, увидев мужчину, злым роком обращенного в мальчика в незнакомом и неподвижном мире, который узнает только их мелодию, или музыка для того и создана, чтобы напоминать душе о теле?
Мама с Гошей и его братом до трагедии
Олеся пересказывает «историю успеха» соседа Гоши, мальчика, который через год и три месяца просто взял и «очнулся» в «Трех сестрах». Его спросили: «Как себя чувствуешь?» и он показал большой палец — вот так, «классно». Когда его привезли в реабилитационный центр, он весил тридцать пять килограмм при росте в сто восемьдесят сантиметров, и даже глаза был открыть не в силах. Но что-то вернуло его обратно.
Может быть, “вернется” и Гоша.
Все уже договорились: продают квартиры и съезжаются в один дом – Олеся и ее муж, Гоша, Олесины родители. Уедут из города в Подмосковье и будут жить вместе. В общем доме построят для Гоши доступный мир: пандусы, широкие дверные проемы, бассейн для реабилитации. Будут растить своего мальчика, хоть большого, хоть маленького, потому что уже невозможно быть от него отдельно.
Дед у Гоши – меломан, будет ставить музыку. Бабушка – читать книги. Будет дом и сад, будет дождь и пионы, будет много вкусной еды. И любви. Может быть, Гоше станет лучше, а может быть – нет. Они готовы, говорит Олеся, «холить и лелеять». Что бы ни ждало впереди.
Олег, младший сын, ставший старшим при старшем брате, за этот год подналег на учебники, перешел на бюджет. Для семьи это огромная помощь. Вот он, на видео с дня рождения Гоши. Прямо во дворе реабилитационного центра они собрались всей семьей, жарят шашлыки, и празднуют. На видео — хороший день. Гоша держит голову, смотрит серьезно и осмысленно, следит глазами за братом.
Я спрашиваю: «А что говорит Олег?» В общем хоре голосов то и дело слышится его беззаботный смех. Однажды, вероятно, именно ему предстоит стать главой семьи и заботиться обо всех самому.
Олег говорит: «Слава Богу, что брат жив. Слава Богу, что у нас есть, о ком заботиться. Болеть никому нельзя, умирать. У нас есть наш Гоша».
Если бы Гоше не помогли реабилитологи, он по-прежнему лежал бы в кровати где-то среди жужжащих аппаратов. Даже если бы мама приготовила ему вкусной еды, он не смог бы ее проглотить. Даже с поддержкой он не смог бы сидеть в кресле, держать голову, слушать музыку, готовиться к переезду в общий дом, чтобы просто жить со своей семьей.
Если бы на Гошину реабилитацию не собрали денег, его семья не смогла бы оплатить почти год пребывания в центре “Три сестры”.
К счастью, мы никогда не узнаем, как они жили бы без нашей помощи. Потому что мы помогли. И продолжаем помогать.
Гоша просто упал.
В медкарте так и написали «падение с высоты собственного роста». Звучит совершенно несерьезно. По дороге в больницу Гоша смеялся: «Да вы чего, какая мне скорая, что со мной будет?» В двадцать один год кажется, что ты неуязвим и если плохое случается, то с кем-то другим.
Они гуляли с другом Сашей в Нескучном саду. Теплый летний вечер в Москве, у реки танцуют люди, играет музыка, что-то очень знакомое, но за смехом и разговорами мелодию не разобрать. Они стали спускаться к набережной, пошел дождь. Одна, вторая – ледяные капли жгли руки и плечи, и все побежали, а Гоша поскользнулся на мокрой ступеньке, упал и ударился головой.
Крови не было. Да и больно особенно не было. Но Гоша и Саша начитанные, знали, что черепно-мозговые травмы бывают коварны и решили сделать так, как обычно советуют: подстраховаться и поехать в больницу. Гоша звонил родителям, Саша вызывал скорую. Оба думали: «Завтра выпишут. А мы молодцы, все правильно делаем».
В больнице подтвердили: «Пока все в порядке, но ночь надо провести под наблюдением. На всякий случай». Стандартный протокол при черепно-мозговой травме. Меры предосторожности, чтобы в случае отека мозга или кровоизлияния была возможность немедленно оказать помощь и не допустить осложнений.
Родители Гоши приехали в больницу посреди ночи, но все, казалось, было под контролем и их даже внутрь не пустили: «Вирус лютует, наговоритесь еще». Наутро они узнали, что Гоша в коме. Ночью начались осложнения, и ему сделали две экстренные операции, одну за другой. За жизнь врачи не ручались.
В этой московской клинике вообще ни за что не ручались, ни в тот день, ни в последующие. Гоша медленно умирал в реанимации, а объяснить причину врачи не могли. Что с ним произошло, почему потребовались два экстренных вмешательства, почему произошло обширное кровоизлияние и отчего с каждым днем ему становится только хуже?
Наконец Егора перевезли в НМИЦ нейрохирургии имени Бурденко, там череп вскрыли в третий раз – и причину нашли. Врачи увидели сгнившую медицинскую салфетку, которую предыдущие хирурги забыли внутри Гоши несколько недель назад. Вокруг нее расползлись гнойные абсцессы. Хирурги Бурденко совершили почти чудо, и третья операция спасла Гоше жизнь, но спасти его здоровье было уже невозможно.
Спустя месяц после прогулки в Нескучном саду Гоша открыл глаза. Больше он ничего сделать не смог.
Больно ли ему было? Узнавал ли он своих близких? Может быть, нет. А может, он просто не мог дать знать, что находится в сознании. Для этого надо было хотя бы немного шевельнуть рукой, несколько раз моргнуть, реагируя на вопросы врачей, а Гоша после месяца в коме и гнойного воспаления головного мозга стал абсолютно неподвижен. На этот раз в медкарте записали: «Состояние малого сознания». Гоша питался с помощью трубки в животе – гастростомы, дышал с помощью трубки в горле – трахеостомы. Улучшений никто не обещал.
Родители Гоши сидели рядом с ним дни и ночи, подменяя друг друга. Олеся, мама, рассказала, что через несколько дней его взгляд вдруг стал взглядом ее сына – умным, тревожным, требовательным. Они с мужем заметили, что Гоше удается немного шевелить головой. Объяснили ему, что это движение означает слово «нет» и принесли цветные кубики. Как в детстве, Олеся спрашивала сына: «Это зеленый?» Движение «нет». «Это синий?» Движение «нет». «Это желтый?» «Нет». «Это красный?» Гоша не двигался. Олеся спросила мужа: «Я сумасшедшая, да?» Сделала круг по палате, потом еще один. А потом снова подошла к Гоше с цветными кубиками в руках. «Это желтый?..»
Гоша с мамой на реабилитации
Он всегда был очень умный, настоящая звезда. Пока другие дети мучились переходным возрастом, ругались с родителями и тайно набивали татуировки, Гоша в свои четырнадцать лет решил, что поступит в Высшую школу экономики, и гуглил олимпиады, в которых нужно победить, чтобы на первый курс приняли без экзаменов. Он и место работы выбрал сразу и устроился туда, едва поступив в ВУЗ. Пять лет он был самым молодым сотрудником в истории огромной процветающей консалтинговой фирмы. Олеся шутила: «Эй, стряхни чертика с челочки!» В детстве она говорила так про спутанные волосы, а теперь – если боялась, что Гоше вскружит голову успех. Эй, руководящая должность в двадцать один год – это как-то слишком. Эй, Гоша, поработай еще год в Москве, не торопись. А его везде звали: и в Сингапур, и в Гонконг, он никак не мог выбрать, хотел делать что-то по-настоящему сложное и нужное.
«Иногда я думаю: как ему будет теперь? Характер поможет, наверное. Дай Бог нам узнать это, – говорит Олеся. – Он всегда так торопился! Я его просила: «Остановись! Жизнь – это ведь не только про работу круглыми сутками, не только про карьеру. Остановись, поживи ее». Но он меня не слышал. Или слышал, просто останавливаться и сдаваться никогда не умел».
На августовском фото из реанимации у Гоши ясный взгляд и вмятина в черепе, прикрытая белой медицинской сеточкой. Через пару дней его тело сведет тяжелый приступ спастики. Он больше не сможет пошевелиться, даже чуть-чуть, чтобы показать прежнее, еле заметное «нет». Больше никто не узнает, различает ли он цвета. Узнает ли мамин голос. Папин силуэт в дверном проеме.
На вопрос, больно ли ему сейчас (она ведь мама, она знает), Олеся вдруг закрывает глаза и секунду молчит, не дышит. Потом говорит, будто уговаривая кого-то: «Ну… ему же вводят обезболивающие». Олеся смотрит на свои руки и тихо отвечает: «Да». Гоше больно.
Судиться с первой больницей они пока не будут, по крайней мере до тех пор, пока не поймут, что жизнь Гоши вне опасности. Кроме забытой салфетки, врачи нашли у Гоши еще три занесенные больничные инфекции. Олеся повторяет несколько раз: «Три. Три разных штамма». Вряд ли она может хоть на секунду перестать думать о том, как бы все сложилось, если бы Гоше оказали своевременную помощь и все закончилось еще в июне. У нее нет сил ни на что, кроме дежурств в реанимации, тревожного сна с телефоном в руке и работы, которую нельзя потерять. На восстановление Гоши нужны будут миллионы. Его новую жизнь нужно будет не только отвоевывать у смерти, но и выкупать. Ни в один государственный реабилитационный центр Гошу не возьмут.
В России таких тяжелых пациентов считают паллиативными. Их не лечат, не берут на реабилитацию, а отправляют доживать в хоспис. Даже в двадцать один год. Есть платный центр «Три сестры», где Гошу примут с трахеостомой и гастростомой – трубками, через которые он дышит, ест и пьет. Там работают специалисты, которые знают, как помочь. Гошу будут учить самостоятельно дышать, глотать слюни и еду, объяснят альтернативную коммуникацию: как показать «да» или «нет» без помощи речи. Реабилитация – это не так дорого, как сложная операция. Это гораздо дороже.
Никто не может предсказать, какой будет результат, сколько времени на него потребуется. Олеся говорит: «Конечно, мы все отдадим, все, что у нас есть, это же наш мальчик». Но у них хватит денег только на один курс, на три недели, а восстановление занимает годы, и сколько дней Гоша должен будет провести в ребцентре, никто не знает.
Он не умер, но его жизнь с прогулками по Нескучному саду, обожаемыми бесконечными совещаниями, командировками, свиданиями – зимой он впервые расстался с девушкой, но кто не расставался в двадцать один год? – закончилась.
Олеся говорит об этом, сидя в машине у больницы. У нее в руках всегда телефон, сейчас муж дежурит в реанимации и пишет, что у Гоши опять поднимается температура. Только что она рассказывала, как им будет сложно, но сейчас кажется, что это тяжелое будущее – лучшая награда, которая только может случиться с людьми. Олеся пытается улыбнуться на прощание, но вместо этого одними губами, без единого звука, произносит: «Господи, помоги».
На следующий день Гоше становится лучше. Он снова выживает, вопреки всему. И теперь ему нужно, чтобы из больницы он поехал не домой, где его любят, но не смогут помочь, и не в хоспис, а в реабилитационный центр, где его научат жить заново. Помогите Гоше!
Фонд «Правмир» помогает взрослым и детям, нуждающимся в восстановлении нарушенных или утраченных функций после операций, травм, ДТП, несчастных случаев, инсультов и других заболеваний, пройти реабилитацию. Вы можете помочь не только разово, но и подписавшись на регулярное ежемесячное пожертвование в 100, 300, 500 и более рублей.